За окном действительно творилось что-то невообразимое – каша из снега, воды, грязи заполонила московские дороги, в некоторых местах доходя почти до колен, небо сумрачно выбрасывало вниз неприветливые снежные хлопья, которые таяли, не долетая до земли. Но пассажир, судя по внешнему виду, пенсионного возраста, возмущался так, будто именно человек, нас везущий, был виноват и в небесной хляби, и в том, что «в этом году не зима, а черт знает что. Совсем они там, что ли, обнаглели?».

Вот эти ссылки на тех, кто «там обнаглел» и что-то такое «с погодой творит», меня, тоже находящуюся внутри салона маршрутки, где сидели не в пример болтливому мужчине немногословные и угрюмые четыре женщины, весьма заинтриговали. Мне стало интересно – кому собеседники поставят в вину этот и в самом деле аномальный температурный перепад? Но обсуждения не получилось: до конца поездки разговорчивый пенсионер все говорил и говорил, а сидевший слева от него водитель, то ли таджик, то ли узбек, только имитировал беседу, изредка кивая в ответ и улыбаясь. И ни разу не остановил надоедливого, чтоб тот не мешал вести машину в столь непростых условиях.

На конечной остановке, у метро, опять для него, водителя, испытание. Тут в бой пошли женщины, точнее две из них. Попытавшись побыстрее выйти, одна так дернула дверь микроавтобуса, что ее в буквальном смысле перекосило и заклинило на полдороге к открытию. Что тут началось… Будто шлюзы открылись – за несколько секунд, в течение которых несчастный водитель подбежал от своей двери к нашей, ему довелось услышать столько ругани и в свой адрес, и всех азиатских национальностей в придачу, что впору было начинать драку. И я не уверена, что была бы на стороне пассажиров-заложников. А он, то ли узбек, то ли таджик, ничего. Как-то быстро и ловко поставил дверь на место и, стоя в хлипких ботиночках в дорожном месиве по щиколотку, подавал всем выходящим руку, чтобы было сподручнее перешагивать через грязь.

А тетки, особенно вторая, продолжая крыть его последними словами, тем не менее милостиво поддержкой пользовались. А вместо спасибо: «У-у-у, чучмек, у тебя и руки под стать дороге». Но тот на провокацию не поддавался: стоял и улыбался, все так же терпеливо, как до того с мужчиной. И можно было подумать, что ему все нипочем – ни докучливые пассажиры со своей трепотней и руганью, ни отвратительная погода, при которой работать еще не один час, и неизвестно, кто и почему станет вымещать на нем настроение, – если б не глаза. Они его выдавали, это были глаза человека, все понимающего – что мы, москвичи, считаем его человеком второго сорта. Что если он хочет сохранить рабочее место, нужно притвориться глухонемым. Что то обстоятельство, что в той, другой жизни он был уважаемым и к его мнению прислушивались, в сегодняшней, за баранкой столичной маршрутки, не играет никакой роли. Он стоял и изо всех сил старался держаться в навязанной роли бессловесного и безропотного.

Не знаю, как в других районах, но на юге Москвы их, приехавших из некогда хлебосольных азиатских республик, много. Это они, кого мы полубрезгливо, полупрезрительно называем гастарбайтерами, скалывают лед на тротуарах в двадцатиградусные морозы, таскают тяжеленные ящики с овощами-фруктами в магазинах и ларьках около метро, убирают общественные туалеты в Коломенском и делают еще много всякой другой работы, непопулярной среди коренных жителей Златоглавой, несмотря ни на какие кризисные времена. Каждый день, еще за окном темным-темно, я сквозь сон слышу, как шаркают дворничьи метлы и позвякивают лопаты. И что бы ни вытворяла погода и сколько бы снега ни наметала, я знаю, что, выйдя из подъезда, я пойду по ухоженной дорожке, а темноволосый Ахмет (или Равшан?) в ярко-оранжевой служебной куртке как-то пугливо ответит на мое «доброе утро». Словно в обязанности нерусским дворниками вменяют не только убирать дворы, но и как можно дальше держаться от обитателей убираемых территорий. И еще я знаю, что в пристройке к ДЕЗу неподалеку от моего дома в одной небольшой комнате живет не один, не два и даже не пять таджиков. А много больше. Это мне один из них, Вахит, рассказал.

Я шла из магазина, согнувшись в три погибели, и ругала себя всякими словами за то, что не соизмерила аппетиты с потенциальными возможностями по переноске тяжестей. Четыре пакета, наполненные всякой снедью, я перетаскивала, как медсестра раненых под обстрелом. Сто метров, остановка, снова рывок. Вокруг кипела жизнь – пацаны играли в футбол на ледяном поле, взрослые дядьки, сидя на скамеечке, пили, невзирая на мороз, пиво. А рядом малыши под присмотром заботливых мамочек пытались слепить снежные куличики.

В антураже выходного дня я пыталась выглядеть так же беззаботно, только вряд ли у меня это удачно получалось. И вдруг сзади кто-то схватился за мои пакеты. «Давайти помогаю», – на ломаном русском предлагает. Как я шарахнулась от этого таджика… И видно, все прочитал он на моем лице, потускнел и пошел быстрым шагом дальше, меня обгоняя. А я плелась позади, считала шаги и опять себя кляла, вот ведь попался добрый человек, а я что? И пока его еще было видно, закричала: «Подождите, я согласна!» Парень, не поверите, обернулся, заулыбался и ко мне навстречу бегом. Забрал все мои «сто килограмм», хотя я порывалась донести сама хотя б один пакет, и еще шел и рассказывал про свою жизнь столичную, в этой самой комнатенке. Как им не разрешают включать свет по вечерам, как готовят на чуть ли не керосинке, как ему повезло, что есть работа дворника, потому что дома в Таджикистане мама и пять братишек и сестренок. А я шла рядом, с пустыми руками и, поглядывая на его вовсе не зимнюю обтрепанную курточку, вспоминала, как сказала одна моя знакомая: «Все эти таджики-узбеки, ну что им тут, медом намазано, что ли? Все едут и едут. Одеваться для начала научились бы, коль в столицу приехали».

Он донес мой груз до самого лифта, замахал руками, когда попыталась дать ему денег и что-то из продуктов. И на своем корявом русском вдруг взял и сказал мне спасибо. За то, как смущаясь, объяснил, что я его не испугалась. «Когда вижу, что кому-то тяжело, я всегда хочу помочь, меня дома так учили, только все здесь боятся. Наверное, думают, что раз я таджик, значит, надо держаться от меня подальше, да?»

Ну в самом деле, почему их мы их так не любим? Или, может быть, боимся? И потому все свои фобии умело маскируем под вроде бы добрые шутки про Равшана и Джамшуда? Но стал ли кто-то из нас смеяться, если бы подобную передачу, где в главной роли дурака или еще хуже дебила – русский Иван, показали бы то ли на таджикском, то ли узбекском канале?