Я хотела ещё что-то сказать, но язык перестал мне повиноваться. Анатолий Евгеньевич неожиданно растаял, и я… проснулась.

Записки из сумасшедшего дома. Побег

– Николаич, проснись, – тормошил я уснувшего соседа по палате.
– Чего?
– Уйти я хочу. Подмогни.
– буйня делов. Простынь порви и на дверной ручке вешайся на здоровье.
– Не, мне не навсегда.
– А-а-а… Тогда слушай. Там, в соседней палате, ремонт не доделали и дыру в потолке оставили. По веревке спустишься на первый этаж, а там возле туалета решетка на окне отогнута. Через него во двор, а через забор уже, где получится. Соседи напостой так за водкой ходят. Замок в палате, что у нас, что у них, никудышний совсем, ложкой открывается.

Открыл дверь, как сказал Николаич, и в коридор выглянул. Санитара не было на месте. Я быстро прошел к соседней двери и присел, чтобы открыть замок. Из палаты слышался тихий голос:
– Тогда-то я и изобрел машину времени: два раза по семьсот пятьдесят пшеничной и сразу – послезавтра. Мне удалось довести эксперимент до стадии дрессировки комнатных тараканов.

Они мне тапочки и еду из кухни приносили. А потом заговор начали против меня плести, выселить решили. Жру, дескать, много. Забыли суки, кто в дом крошки носит. Они мне этим в чашу души моей фарфоровой, как в унитаз, насрали, бляди. Очерствел я тогда не на шутку и запил уж бесповоротно. На три дня вперед с перегрузками перемещался. Всё наше пьянство от засухи душ. После очередного запоя, провёл я тапко-карательную операцию, но тараканы смуту подняли и, покуда я пьяненький лежал, из квартиры меня через ЖЭК выселили. А потом мне сказали, что это были не тараканы, а жена моя и детишки единоутробные, а я их тапком захуярил. Тараканы у меня в голове оказались. Так я здесь и очутился. Наливай.
Второй замок открылся также легко, и я осторожно внутрь протиснулся. Психи густо засопели, изображая спящих.
– Ты кто? – спросил только что говоривший мужик лет сорока.
– Да не ссыте, это я, Лёха-плов из соседней палаты.
– Ты охуел, что ли, плов, так вламываться?
– Извините. Отвалить я хочу. Сказали, тут у вас дыра есть.
– Тут у каждого своя дыра. В голове. И у многих она черная. Выпить хочешь?
– Не откажусь.

Знакомство состоялось. Мне налили водки, и я накатил. Захорошело сразу, будто кто-то тумблер в голове включил. Кроме говорившего изобретателя, в палате оказались еще три человека: Плаксивый молдаванин, маньяк-пиздобол и ещё один чудик. Хуё-моё, о себе вскользь обмолвился, типа, ёбнутый повар с кулинарным синдромом. Налили по второй, разговор пошел. Молдаванин поведал, как он тут очутился.
Рассказ его был сбивчив и слезлив, к тому же сам докладчик шепелявил, как в страшном сне логопеда: вставлял самую редкую в русском языке букву «ф» совершенно неожиданно куда попало. Но оказался он в обезьяннике, а потом в дурке, из-за мягкого знака:
– Молдаванин?
– Нет.
– Скажи «болтик».
– Больтик.
– Пошли в отделение.
По его словам, его там старыми анекдотами замордовали:
– Почему молдаване не едят соленых помидор? Правильно, потому что голова в банку не пролазит. А если пролазит, то глаза щипет.
– И они видят, фто я фуфтвительный такой и фмеютфя, фмеютфя гады, – плакало дитя мамалыги. Рыдал так сука, будто не он всю жизнь цемент пиздил, а у него только что целый мешок въебали. Видно, жалили похабщиной в самое сердце патриота, скоты бездушные. Вот у человека кукушка и слетела, не вынесла тонкая психика плиточника-облицовщика издевательств и поклёпов.

Безобидный маньяк Коля с очень маленьким хуем и густыми бровями был на разливе. Трепло, а не маньяк, в общем-то.
– Знаете, все в этом мире относительно, – глубокомысленно изрёк он, – Моя жена, например, была очень недовольна моим размером хуя, пока я ей очко не продефлорировал. Крику было: «О! О! Окстись! Он такой большой»! Самоутвердился я тогда, конечно. А сперма-то – не воробей, так и так дети пошли… Отношения испортились. Может, быт заел: невыносимые скандалы, мусор… Да и сам я по специальности – морально заебать мастер. Моя не выдержала и клофелина мне в борщ подсыпала, чтоб я хоть один вечер покоя всем дал. Переборщила. Спеленали меня, когда я по вокзалу рваную жопу своей жены искал отдельно от владелицы, чтоб дорвать.
А теперь вот мне сны пророческие снятся. Давеча, например, батальон голых гаишников приснился, строем в какой-то коричневый тоннель марширующих, и тут же парад пидорасов по Москве разрешили. Или вот: прогалина в лесу привиделась, ни травинки на ней, лужок, можно сказать, лысоватый такой. И вдруг на него медведь выходит и как пёрнет, аж лес вокруг повалило, и зверье по кустам разбежалось. А на следующий день Лужкова сняли. Носил мужичок кепочку, а накрылся пелоточкой. Так-то…
Выпили по третьей, и мне захотелось ещё посидеть.

Оставшийся товарищ оказался злостный уклонист от нормы. Он делал крючкообразные пассы вокруг собственного носа, будто наматывал на палец некую невидимую соплю или ловил гадюк в чьём-то носу. Одет был в какие-то кальсоны с мантией, фасона «лучший друг сатаны», щетинился и подмигивал всем организмом, буравя пространство корявым пальцем. Периодически он выковыривал из воздуха виртуальную козявку, делал катышек и пулял в собравшихся: «Шпынь!». После чего заливался смехом, до того похожим на скрип ржавой двери, что хотелось плеснуть в его раззяванное хлебало машинного масла. Странный с виду был паренёк. Ну, как странный? Ебанутый.
– Почём килограмм бровей? – вдруг проскрипел он пиздобровому из угла и снова затих. Но ему тоже налили, всё чин чинарём. А этот буйдодыр водку взял и мимо рта вылил.
– Твоими устами, да буй сосать. Хлебай тогда из моей чаши терпения, Иуда! – и изобретатель протянул утку с мочой странному пареньку. Тот, не долго думая, снова пронес мимо рта подношение и, вылив всё себе на спину, молодецки крякнул. И вдруг, принюхавшись, снова всконаёбился:
– Чтоб у тебя во лбу буй деревянный вырос, – вскрипнул он просто так, в окружающую среду, и стало понятно, чего он сюда попал: ну, дурак, ей богу.

Разлили еще по одной, и Коля снова мечтательно заговорил.
– Я, когда вылечусь, хочу постричься у парикмахерши с большими сиськами и короткими руками. И чтоб сиськи очень большие, а руки очень короткие. А потом пойти домой, к жене, где, как открытую книгу, увидеть приветливо раздвинутые ноги. И она доверчиво положит их мне на плечи. Эх… Или зайти по дороге к индивидуалке-горизонталке Любочке. Представляете, ну, до того эта пизакля похабно выглядит, что посмотреть приятно. Так и манит меня лобком своим облезлым.
– Такое лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – проникся я картиной.
– Да, да! А еще лучше пощупать. И совсем уж отлично – выебать! О, манкость растворенной настежь пизды! О, соль морщинистой куницы! О, волнительная выпуклость клитора-гашетки! Давайте выпьем за тупость угла раскрыва женских конечностей!
Выпили и за тупость.

Но водка, как и все хорошее, закончилась, и я вызвался сходить за добавкой и блядями. буй знает, как так вышло, помню только, что долго искал в темноте выходное отверстие, а потом резко меня в сторону качнуло, и я пизанулся в искомую дыру. Нашёл, сука! Вы когда-нибудь проваливались в люк, ну, хотя бы канализационный? Это такая блять неожиданность! Аж хуёво немного. Разодрал спину о перекрытие, правая нога ушла вниз, а левая осталась наверху, так что я застрял эдакой нелепой раскорякой в продольном шпагате. Матня треснула, и под потолком первого этажа повисли в композиции «Люстра из дворца» мои правая нога, яйца и буй. Ну, и жопа, естественно, тоже повисла. Такого нелицеприятного пиздоворота я не ожидал …
– Ууу, сука, – позвал я моих новых безумных друзей, которые решили, что я благополучно ушёл, и продолжали пиздеть о своём.
– Хуясе, Леха, ты шустрый. Принес? – это Колян долбоёб раньше времени обрадовался.
– Вытащите меня, – хриплю.
Психи бестолково засуетились, но ничего не вышло – застрял я плотно.

Через минут десять после провала, я вдруг почувствовал, что кто-то лижет мне яйца. Хорошо так лижет, тщательно. Собака или кошка отпадали: на такую высоту никакая бешеная тварь не допрыгнет, а если и допрыгнет, то нихуя она лизать не будет. В голову лезли только мишки-гамми и доброе гигантское кенгуру.
– Меня что-то лижет, – сказал я собутыльникам.
– А это, наверно, Вася-лизун. Он всё лижет, в женском отделении часто бывает, прижился. Медсестрички его сильно любят и пиздятинкой подкармливают, – изобретатель просветил.
– Ебись ты в лоб, Вася! Фу, лизун! Фу! – разволновался я, когда ощутил, что щекотание перешло в область жопы, а яйца обвили чьи-то щупальца. Мне реально стало страшно. В отчаянии я душисто отрыгнул перегаром и предупредительно пёрнул в воздух. Неизвестное существо только обрадовалось и игриво ткнуло мне пальцем в беззащитное очко. «Ой-ё-ё-ёй, блять, – подумал я, – Это какой-то неправильный Вася».
Я сжал мышцы, как плоскогубцы, да так сильно, что казалось, мог бы перекусить жопой стальную проволоку. Но буравчик вкручивался всё глубже, и у меня началась паника. Я дергался в дыре поёбаной мышью и тихо охуевал. Выход нашелся сам собой: я ещё раз громогласно бзданул, поднатужился и без предупреждения обосрался жидким свекольником. Завтрак, обед и ужин переварились в редкий понос с неповторимым бардовым оттенком и желтыми вкраплениями, который с ацким пердением вылетел из меня и густо залил всё сраным напалмом.
– Ты что пизанутый?! – завизжало подо мной что-то женское. – Я ж тебе приятно сделать хотела. Смотрю, застрял бедненький, симпатичный такой, а ты срать на меня вздумал?! Щас я тебе яйца-то повыдергаю! – она обхватила обеими руками мои яички и стала мотылять в разные стороны, будто звонила в колокола.
– Ааааааа, бля! Помогите! – запищал я фальцетом, лягнул ножкой, подался чуть вперед и неожиданно выпал из дыры: «Чпок, набуй»! Всё смешалось: стремянка, баба и говно, а на всё это сверху голой жопой рухнул я.
Очнулся в палате. Рядом лежала молодая сумасшедшая с сиськами и переломом. В волосах светились бардовые бусинки говна. «Моя работа, – с удовольствием отметил я, – А она ничё… Как говорится, сову-то мы разъясним. Носик припудрить и вполне даже ебать можно». Задумался, конечно, как теперь яйца свои опухшие подкатывать и в какой позе при поломанной ноге лучше присунуть. Но это мелочи, тем более, мы в какой-то степени уже знакомы. Ну, если что-нибудь срастётся, так отпишусь сразу.